Невельской видел док в Плимуте, который считался лучшим. И видел доки в Лондоне. Теперь и здесь, в портсмутском доке, введены усовершенствования. Невельскому предстояла поездка в Лондон, осмотр знаменитых доков на Темзе.
Адмирал показал чертежную, литейную, машинное отделение…
Кое-где в помещениях и на дворе расхаживали полицейские. Под крышей из стекла стоял вой, и шелест, и уханье машин.
Шкивы на станках с огромной быстротой приводились в движение ремнями от вала, вращавшегося паровиком.
— Всюду пар, всюду пар! Наступает век пара!
На берегу арестанты таскали кирпичи и выкладывали стены. Жили они на старых кораблях, превращенных в плавучие тюрьмы. В порту был целый флот этих печальных судов без мачт, с решетками в жилых палубах.
Строились новые форты, целые крепости из камня. Всюду работали арестанты. Видно было, что англичане укрепляют Портсмут и что все работы ведет казна силами каторжников.
Адмиралу и офицерам подали экипаж, и они покатили на паре рысаков.
Невельской чувствовал, что шлюпку ему здесь не сделают. Док перегружен заказами, а готовой машины нет.
У адмирала дом с садом, высокая башня под черепицей, каменная стена, тоже под черепицей, огораживает сад. Вьющаяся зелень на тяжелых столбах ворот, сложенных из белого камня.
Жена адмирала — высокая черноглазая дама, видимо, шотландка.
Обед английский — тяжелый, сытный, с обилием вин. Присутствовало двое английских офицеров, с опозданием приехал инженер Вуд, переодевшийся во все черное.
Адмирал расхохотался, услыхав рассказ Невельского про катастрофу с рубкой.
— У нас действуют кромвелевские законы, — сказал адмирал, — если вы начнете исправляться, употребляя собственные материалы, то вы должны будете оплатить ввозную пошлину на эти материалы.
Все англичане засмеялись.
— Но мы найдем выход из положения! — хмурясь сказал адмирал.
— Да, да! — подтвердил инженер Вуд. — Мы найдем вам честного судовладельца, который купит у вас материалы, а потом починит вам ими рубку без оплаты пошлины, и вы оплатите его работу и стоимость купленных материалов…
Опять сдержанный смех прокатился за столом.
Адмирал показал капитану свою картинную галерею. У него был подлинный Тернер. Картина изображала сражение соединенного русско-английского флота против турок.
Адмирал дружески держал капитана за локоть, в то время как в гостиной слышались оживленные голоса офицеров, споривших о чем-то с князем Ухтомским.
— Юношей я участвовал вот в этой битве… — сказал адмирал.
Он показал картину, изображающую Лейпцигское сражение[147].
— Под Лейпцигом я видел, как русские гренадеры под убийственным огнем маршировали почти на верную смерть.
Адмирал поднял свою орлиную голову. Он сказал с воодушевлением, что на всю жизнь сохранил уважение…
Он показал еще несколько картин и отвел капитана обратно к обществу.
Вечером Невельского с Ухтомским отвезли в экипаже на пристань и на шлюпке с военными матросами доставили на Модер-банку, на «Байкал».
Глава тридцать седьмая
ПЕРВЫЙ ДЕЗЕРТИР
Когда я вышел из поезда на вокзале Виктория, то первое, что я увидел, это дождь, туман и люди с зонтиками. Карета, которая могла быть полезна Лоту с его семьей, когда они покинули Содом и Гоморру, забрала мой багаж и стала пробиваться через поток экипажей и толпу… Швейцар в отеле, с круглым розовым лицом, походил на рекламу питания для младенцев…
Из английского учебника для иностранцев.
Вечером на судне капитан рассказал обо всем Казакевичу.
Разговорились откровенно. Тут, в Европе, все мысли о России были как-то ясней. Не стыдно было признаться в том, о чем на родине не было времени подумать, да в чем и не всегда там решались признаться.
— Чтобы иметь такие машины, чертежи и модели, — говорил капитан, — надо дать свободу и образование народу. А кто у нас будет чертить и заниматься механикой? Крепостные с бородами? Или наши псари и серальники? Герои Марсова поля? Мы боимся развития среднего сословия, а без него государство — как без рук.
Казакевича, как видно, тоже разобрало от того, что услышал…
— Машины и модели сделать можно!
— Можно сделать все! Нужно устранить причины, которые убивают все здоровое в народе. Побывайте на доках. Вуд все обещал показать.
— Когда у нас будут винтовые суда, и машинные отделения свои, и пар? У нас все способности народа уходят на прихоти. А тут вот англичане устанавливают паровой молот…
— А у нас в Колпине водяной… — сказал Петр.
— В Колпине, под носом у… — Невельской сдержался, не договорив, у кого под носом работает паровой молот, но это и так было понятно. Имей капитан в виду хотя бы самого князя Меншикова, не сдержался бы.
— Будем спускать людей на берег? — спросил Казакевич.
— Когда вернусь из Лондона, если все будет благополучно. Завтра появится заказчик, будет подряжаться чинить рубку. Инструменты я отдал на проверку… Книги и карты закуплю в Лондоне по списку. Завтра, пожалуй, я отправлюсь. Чем скорей, тем лучше. У меня что-то беспокойно на душе.
Но в десять часов утра к «Байкалу» подошел под парусами вельбот. По трапу поднялся английский офицер в парадной форме. Привез «визит» — карточку адмирала. Стол был быстро сервирован в салоне при каюте капитана.
Английского офицера приняли по всей форме, с почетом, потом дружески — за столом и с изъявлением самых теплых чувств. Обратно вельбот пошел на веслах.
— Можно только любоваться! — заметил Казакевич, глядя на дружную работу военных матросов.
А из Портсмута под парусами шел еще один бот.
— Адмирал послал воду, Петр Васильевич!
В двенадцать часов бот был у борта. Подали шланг.
Невельской решил отложить поездку в Лондон до утра и отпустил старшего лейтенанта на берег. Тому в город не хотелось, он просился погулять по острову.
— Исполать! — ответил ему Невельской, знавший лирические настроения своего старшего офицера.
* * *
Петру Казакевичу приходилось приводить в исполнение замыслы Невельского, в том числе и те, которые родились у самого Казакевича, но были на ходу схвачены и развиты Геннадием Ивановичем.
Невельской при случае говорил: «Я знаю мой «Байкал» так, как будто «Байкал» строил только он. Но на верфи месяцами жил Казакевич, в то время как Невельской сломя голову носился по мануфактурным фабрикам, спорил и ссорился в кораблестроительном департаменте, ездил в поисках пресса, искал справедливости, древние карты, исторические истины. Находил ошибки дипломатов, доказывал, что карты ложны. А Казакевич строил судно.
Казакевич, живя в Гельсингфорсе, бывал в обществе, охотно посещал балы. Молодой офицер из Петербурга, холост, строит корабль, служил с великим князем. Все были приветливы с ним.
И теперь еще трудно забыть… Все же Казакевич закончил дело в срок, благородно простился с нею… И ушел на новом судне с раной в душе.
Его очередь отправляться на берег. Но в город не хочется. В Лондон тоже. Он много раз там бывал, знает его. Не такое настроение. А в Портсмуте еще успеет побывать. Геннадий Иванович уедет, а все работы, сношения с консулом, подрядчиками, поставщиками, ремонт судна, закупка необходимых вещей, вся черная и невидная работа, которой конца, кажется, нет, вся подготовка к плаванью ложится на Казакевича. Заодно надо проехать по мастерским и магазинам — осмотреть, какие продаются новые морские инструменты. Петр Васильевич свободно говорил по-английски. Дела будет много. Но сегодня не хочется думать о деле.
Ее еще не забыл. Но написал брату в Копенгаген, что просит письма, которые придут из Гельсингфорса, сжечь не читая. Брат исполнит все аккуратно и с совершенной точностью. Письма домой свезли на шлюпке в Гельсиноре. И прощай былое!
Петр Васильевич пошел на вельботе к берегу. Сегодня пусть капитан распоряжается на судне.
Но не к городскому берегу, а к острову Уайту подошел вельбот.
Казакевич в одиночестве побрел мимо роскошных садов, где зелень еще свежа, где огромные, многолетние деревья и под ними на лужайках со стриженой травой играют счастливые белокурые дети.
«Везде садики, аллеи, парки, — думал он, — каждый домик носит отпечаток эгоистической чистоты. Масса цветов. Всюду цветы. Да, мало кто ценит природу так, как наш брат моряк!»
С холма он увидел море, корабли, крепость, «Байкал».
«Наш ковчег!» — подумал он. И опять пошел туда, где так много цветов и выхоженных старых развесистых деревьев.
Он вспомнил, как сестра Наташа обещала связать ему шерстяное одеяло, а он ей обещал за это шубу из чернобурок. Старший брат, наверно, в деревне.
